YOUR WEBSITES NAME
Дневники и воспоминания (РККА)
Воспоминания
Якимова Ивана Васильевича
помощника начальника 8-го (шифровального) отдела штаба 33 армии
Якимова Ивана Васильевича
помощника начальника 8-го (шифровального) отдела штаба 33 армии
Ссылка на персональную страничку И.В.Якимова <ссылка>
Согласно автобиографии, написанной в партизанском отряде, попал в плен 21.04.1942 г.
Текст №1
Письмо от 26.06.88
Как смогу, попытаюсь ответить на ваши вопросы.
1. Вопрос текста и даты немецкого ультиматума. Присланная мне вами копия текста ультиматума примерно такой мне помнится. Примерно. Но ультиматум зашифровывался мною и в два адреса: на имя Жукова и в копии Мехлису. Подписана шифровка лично Ефремовым.
Ефремов просит Жукова в назначенное немцами время для встречи парламентеров и назначенное ими место - этот населенный пункт разбомбить (один населенный пункт, но в вашем письме их восемь).
Ваша дата ультиматума 3.04, но мне кажется, что это было примерно 7-8 апреля.
Ваш текст ультиматума адресован только Мехлису и подписан только Владимировым. Это было что-то другое. За время окружения ударной группы подобных листовок было немало. Подлинный текст ультиматума необходимо искать в архивах штаба Западного фронта, а копию в архивах Главпура.
2. Дорогой Станислав Дмитриевич! В своем письме вы много внимания уделили 338 сд и ссылаетесь на отдельные «шифрограммы» (прежде всего это были кодограммы).
Начальник отдела связи полковник Ушаков к шифру никакого отношения не имел, а мог пользоваться только кодом при помощи переговорных таблиц (ПТ-42) и др.
Этими таблицами пользовалась для переговоров дивизия, полк и не выше, а так же по ним велись переговоры между начальниками служб армии.
Штабы дивизий Ударной группы, если они имели связь со вторым эшелоном 33 армии, могли пользоваться шифром.
Наш шифровальщик вел шифрованную связь со штабом и службами Западного фронта, со Ставкой Верховного главнокомандования и соседями.
Со своими дивизиями мы шифросвячзи не имели ввиду большой перегрузки.
Между дивизиями связь могла быть при помощи ПТ-42 (переговорных таблиц).
Марки радиостанций и раций я не помню. Да они нам и не были нужны.
3. Дату уничтожения шифродокументов точно не помню. Главное - сразу же, как только стало известно о гибели всех радистов и радиостанций штаба ударной группы, но надо не забывать, что шифроотделения были при каждой дивизии и не исключена возможность их выхода на связь со вторым эшелоном 33 армии (с генерал-майором Кондратьевым - начальником штаба 33 армии).
Со штабом фронта и соседними армиями они связи не имели. Такие документы им не выдавались.
Шифродокументы 33 армии были уничтожены примерно 12-14 апреля 1942 года.
…Да, вы спрашивали, знал ли я Шахова. Нет, не знал, а если и знал, то забыл.
Текст №2
Письмо от 01.08.88 г.
… Сначала давайте уточним разницу между ультиматумом и листовкой. Листовка - это обращение немецкого командования к солдатам тиражом в тысячи экземпляров. А ультиматум - это обращение немецкого командования непосредственно к командованию Советской Армии с предложением о прекращении огня и сдаче войск на милость врага.
Этот документ в одном экземпляре. Отлично помню, что копию ультиматума мы передавали в два адреса: Жукову и Мехлису за подписью Ефремова и Владимирова.
В присланной мне ранее копии указано, что копию ультиматума подписал один Владимиров и адресована она только Мехлису. На мой взгляд, это совершенно другой документ. Да и в дате документа я по прежнему сомневаюсь.
Время ответа на ультиматум нам немцы давали всего одни сутки. А ровно через полутора суток началась немецкая атака - штурм на уничтожение нашей ударной группы.
А примерно через сутки или чуть больше нами были уничтожены шифрдокументы, что подходит примерно числу к 5-6 апреля 1942 г., но ведь шифросвязь-то мы держали числа до 10-12 апреля.
Кроме того, в ультиматуме было конкретно указано число и часы встречи парламентеров. Это было 18:00 (дату не помню), был точно указан населенный пункт - место встречи парламентеров. И этот населенный пункт Ефремов просил разбомбить в назначенный немцами час встречи.
Это практически было отклонением ультиматмума. В резолюции Жукова указано несколько населенных пунктов для бомбежки. Все могло быть, что в этом числе и был пункт встречи парламентеров.
В общем вывод мой таков, что полученные вами данные во многом «не состыковываются» с моими и по времени и по адресам. (По вашим данным только Мехлису документ послан и подписан только Владимировым, тогда как он мною посылался Жукову и Мехлису и подписан Ефремовым).
По вашим данным получается, что шифросвязь мы поддерживали с фронтом почти 10 дней (после ультиматума) с 2.04 по 10-12.04.42 г. Повторяю, что немцы нам давали одни сутки - это примерно 4.04.42 г., а 5.04 началась немецкая атака, а около 6.04 мы уничтожили документы. Но по вашим данным мы с фронтом связь держали до 10-12.04. Не состыковывается.
Не помню случая, чтобы работники Особого отдела визировали шифровки Ефремова. Я часто писал текст шифровок под диктовку Ефремова и тут же зишифровывал и отправлял на узел связи без всяких виз.
Теперь о радиостанциях и радистах.
Помню, что по докладу Ушакова радиостанции на автомобилях были уничтожены немцами в первый или второй день с начала атаки, были уничтожены бомбами или снарядами, не помню. И тут же погибли все радисты. Вскоре Ушаков доложил Ефремову, что погиб радист аварийной рации вместе с рацией (чуть ли не утонул в речке во время бомбежки). Всё это случилось в течение одного-двух дней. Но дату не помню.
Радисты и радиостанции погибли, но только не по команде Ефремова или Ушакова были уничтожены радиостанции. Это было бы равносильно тому, как рубить сук на котором сидишь.
О роли Абвера в этом вопросе судить не могу. Для этого были органы контрразведки.
На ваш вопрос, что такое ПТ-42 я вам ответил, но что такое ТВ-42 не помню .
На последнем КП Ефремова мы жили и работали в землянке.
Хорошо я знал Камбурга, но совершено не помню полковника Королева.
Знал ли я других названных вами офицеров 33 армии? Я не помню.
…Я вас прошу извинить меня за возможные неточности в освещении собыйтий 45 летний давности. Уж очень несовершенна человеческая память. К моим воспоминаниям прошу отноститься критически. Ведь у вас под руками масса документов, а у меня одна старая башка, а она способна забывать
Текст №3
Письмо Якимова И.В. к Митягину С.Д. 1990 г.
…но меня не удовлетворяет одно. Вы, имея доступ к военным архивам, так и не нашли немецкий документ в адрес командования 33 армии о капитуляции.
В ВИЖ опубликовали копию листовки, которую немцы сбросили с самолёта во многих экземплярах для всех окруженных войск. Эту листовку шифровал я и мы её выслали в адрес Мехлиса.
Ультиматум был в одном экземпляре в засургученном пакете на имя Ефремова и Владимирова. Текст был отпечатан на машинке на 3-х страницах. Командарм адресовал копию ультиматума на имя Жукова и отдельно на имя Мехлиса. Содержание похожее, но более объёмное и более подробное. Надо искать. Ультиматум был предъявлен примерно на неделю позже листовки.
Надо найти и переписку Ефремова с Жуковым и Сталиным. Всё это должно быть в архивах штаба Западного фронта и в Ставке Верховного Главного командования. При нахождении этих документов меньше останется загадок о гибели моего друга - Бати.
В моём коротком письме на имя редактора ВИЖ В.П.Крикунова я сообщил, что если бы Жуков утвердил план Ефремова о выходе из окружения остатков армии и, хотя бы на неделю раньше, то судьба 33 армии и её командарма могла быть с лучшим исходом…
Текст №4
Письмо Якимова И.В. к Капусто Ю.Б. 1992 г.
…На мой взгляд следовало бы указать подробнее ошибочный план Г.К.Жукова о выходе ударной группы из окружения. Кроме нереальности плана не учтено то, что перед выходом из окружения у нас находилось около 3-х тысяч раненых, 200-300 человек тифозно больных. Личный состав войск, находясь в беспрерывных многомесячных боях, в голоде, был измождён до предела и крайности человеческих возможностей.
Всю эту небоеспособную людскую массу, по Жукову, надо было провести по немецким тылам вдоль фронта провести несколько десятков километров на юг и перед фронтом 43 или 49 армии вывести войска из окружения. Это - бред сумасшедшего. Если бы даже немцы нам разрешили пройти этит путь без боя, эту дорогу ефремовцы физически не осилили бы. Это был последний путь командарма и многих подчинённых.
Мне кажется, что можно было бы написать и о том, что все тяжело раненые были пристреляны немцами. Легко раненые были взяты в плен. Все тифозные больные были немцам так же пристреляны, в т.ч. погиб и Ваш дядя профессор эпидемиолог Капусто М.Л.
В отдельных местах вы пишите, что при выходе из окружения наши группы вели по врагу ураганный огонь: в частности группа подполковника Кириллова И.К. Где они брали боеприпасы, мне не ясно.
В конце марта Ефремов доложил Жукову, что войска остались без боеприпасов. На каждую винтовку в сутки выдавалось по 5 патронов и по одному снаряду на орудие, а боеприпасы, сбрасываемые на парашютах деформировались и были непригодны для стрельбы.
На мой взгляд, многовато было уделено внимания ефремовцу Стопудову, хотя человек он довольно интересный, но и ему память кое-где изменяла. И не только ему. Он утверждает, что иногда около Ефремова не было ни одного командира. Это неправда. Рядом с командармом Ефремовым я был почти до последнего дня его жизни. По рассказам Стопудова и других уж очень часто мы переходили дорогу Беляево - Буслава и другие места. На все последние дни генерала Ефремова ушло примерно 8-10 дней. И петляли мы по этим дорогам не всегда по своей воле…
Текст №5
1. Генерал-майор артиллерии Офросимов П.Н. - начальник артиллерии армии, он же заместитель командующего.
Это был генерал высокой культуры, уравновешенный человек, умница. Все, кто его близко знал, отзывались о нём очень хорошо. Несмотря на очень сложню и опасную обстановку в условиях более двухмесячного окружения, внеше он был всегда спокоен. Лично ко мне генерал Офросимов относился с уважением и дорожелательностью, даже доверчиво.
Мне запомнился такой случай. Это было примерно в начале апреля 1942 года. К нашей землянке подошел генерал Офросимов и через часового вызвал лейтенанта Якимова Ивана Васильевича. Когда я вышел, то он отозвал меня в сторонку и стал просить меня рассказать ему о том, что пишут Жуков и Сталин о судьбе ударной группы и какие принимаются меры для её спасения. Я ему ответил, что обо всём известно генералу Ефремову и Вам следует обратиться к нему, а я не имею права говорить то, что мне не положено.
До сего времени у меня сохранился голос генерала, каким он задавал мне вопросы и лицо генерала, которое я видел. Видели бы вы это, дорогие друзья! Всем своим чутьём и опытом он чувствовал приближение беды.
2. Владимиров А.Ф. - помощник начальника политотдела, а у нас одновременно член Военного Совета 33 армии - полковой комиссар.
Это бы энергичный, относительно молодой офицер-патриот-коммунист. Это был политработник по призванию, душа личного состава армии. Встречаться с ним мне приходилось не часто, т.к. большую часть времени он проводил в дивизиях. Он всегда был там, где было более опасно. Был он непримирим к трусам и жесток к предателям.
Помню случай примерно на 2-й или 3-й день после нашего прорыва. К нему подвели одного солдата без знаков различия, без пояса. Он (солдат) агитировал наших солдат уходить к немцам, указывал куда идти и расхваливал хорошее обращение немцев. По указанию Владимирова были построены все, кто был с нами и было дано указание Камбургу приговор привести в исполнение.
Ко мне он относился хорошо. Это был простой и доброжелательный человек. На его лице всегда играла веселая улыбка. Когда я приходил к нему на доклад, он всякий раз угощал меня папиросой «Казбек» и, как я потом узнал, что сам он никогда не курил. Общаться с ним один на один мне приходилось редко. Если он находился в расположении штаба, то, как правило, больше он был на КП командарма.
3. Ушаков Н.К. - начальник отдела связи армии, полковник.
Знающий своё дело офицер. До окружения ударной группы связь работала нормлаьно. Зашифрованные документы обрабатывались легко. Возможно, этому способствовало то, что эти документы передавались по проводной связи через аппараты «БОДО» или «СТ», было мало искажений. Будучи в окружении, вся связь велась по радио и было очень много искажений, о чём мы неоднократно докладывали командарму. Ушаков эти недостатки относил на низкую подготовку радистов.
Кстати, о размещении радиостанций. Мы, работники шифротдела, не знали где они располагались. Помню, что где-то в лесу. Отдел связи и шифротдел как правило размещались рядом. Зашифрованные документы мы регистрировали и под расписку в журнале сдавали дежурному отдела связи. Поступавшие в наш адрес шифровки нам приносили сами связисты и сдавали нам под расписку. Радистов мы в лицо не знали и сколько их не знали.
Личных контактов с Н.К.Ушаковым было мало, т.к. в его адрес документы в зашифрованном виде не поступали, а если что его касалось, то этим занимался командарм Ефремов.
Запомнился мне один случай моей встречи с ним. Это было ещё под Наро-Фоминском. Начальник отдела связи ежедневно устанавливал устные пропуска для штаба армии. И вот однажды мне потребовался пропуск и я обратился к нему. Он мне назвал пропуск «Полтава», отзыв «Пепютр». Я его спросил, что это за слово. Он мне ответил, что это подставка для нот в оркестре. И вот я такую чепуху запомнил.
В моём понятии полковник Ушкаков был порядочным человеком. Но вот что его радисты работали плохо и очень искажали цифровой текст, а мы часто жаловались на них генералу Ефремову и это ему (Ушакову) возможно не нравилось - факт, но ко мне он относитлся хорошо.
4. Начальник оперативного отдела армии, а в ударной группе исполнял должность начальника штаба полковник Киносян С.И.
Работники нашего отдела его не любили и на доклад к нему шли с большой неохотой. Он был груб. При обращении к нему с докладом, он, не поднимая головы от бумаг, говорил «Давайте!». Это значило, что ему надо было подать папку с шифровкой. Лично со мною и другими работниками он никогда не разговаривал.
Генерал Ефремов иногда при мне высказывал неудовольство поведением Киносяна С.И. Неодобрительно отзывались о нём и командования дивизий. Внешний вид полковника Киносяна был несколько неряшлив, на лицо он был хмур и весь вид его был каким-то болезненным. Из разговоров мне было известно, что он часто жаловался на своё состояние здоровья, чем генерал Ефремов не всегда был доволен Киносяном. По натуре Степан Ильич был труслив, а мне он казался паникёром. Особенно это было заметно в период его последнего пребывания в окружении.
5. Начальник Особого отдела армии капитан 1-го ранга (полковник) Камбург Д.Е. был жесток.
На КП командарма я его видел редко и как правило в основном на совещаниях. Особый отдел своего шифра не имел и вынужден был пользоваться армейским шифром. Кроме меня, из работников нашего шифровального отдела никто к Камбургу на доклад не ходил. Его все боялись. Он был очень груб и к каждому из нас относился с недоверием. Меня он часто предупреждал держать язык за зубами. Когда ему требовалось послать шифровку вышестоящему начальству, то он, как правило, вызывал только меня. Если документ касался действий ударной группы, то он меня предупреждал, чтобы я не говорил об этом Ефремову. Мне он доверял и относился ко мне хорошо. Но вот, когда он застрелил у меня на глазах полковника Ушакова, во мне все содрогнулось. Я потерял к нему всякое уважение.
6. Майор Водолазов М.Ф. - адъютант командующего армией.
Мне хорошо запомнилась первая встреча с ним на КП командарма в районе Наро-Фоминска. Первый раз, идя на доклад к командарму, в дверях я был остановлен часовым, который вызвал адьютанта. Вышел майор Водолазов и спросил меня «Ты зачем?». Я сказал, что на доклад к генералу с шифровкой. Он говорит «Давай папку, я доложу ему сам». Я ему заявляю, что этого я сделать не могу и прошу доложить генералу Ефремову, что я из шифротдела. Он отчитал меня «Подумаешь, какой начальник!». Но меня пропустил. После того, как Ефремов ознакомился с документом, расписался и отдал мне мою папку, я доложил генералу, что его адъютант требует от меня, чтобы я отдавал ему папку и он будет Вам докладывать. Генерал Ефремов тут же вызвал Водолазова и предупредил, чтобы он нас (шифровальщиков) пропускал без задержки. При выходе от генерала Водолазов на меня набросился - зачем пожаловался?! Я промолчал и вышел. Можно ли пререкаться лейтенанту с майором?
В последующем наши отношения наладились, но друзьями мы не стали. Он был очень скуп. У Ефремова была вроде прислуги девчушка Лена. Если я заставал генерала за приёмом пищи, то он у меня забирал папку, а Лене говорил «покорми лейтенанта». Он отлично знал, что мы голодны как волки. А иногда Елена сама сунет мне в руку пару сухарей или печенья, за что Водолазов ей делал замечания, о чём она сама мне однажды сказала. В общем, с Водолазовым у нас откровенного разговора не было, хотя он часто пытался узнать от меня все наши шифрованные новости. Но он постоянно видел доброе отношение ко мне генерала и иногда слышал, как он меня называл сыном. И, мне кажется, что это его злило, ревновал.
7. В вашем письме названы фамилии Тюрин, Фещенко, Широков, Финкельштейн, Капустян, Федоров. Ни одну из этих фамилий я помню, а поэтому что-то писать о них нет смысла.
При штабе ударной группы имелся взвод охраны или комендантский взвод. Численность его я не знал, не знаю я фамилию командира взвода, а возможно, что и забыл.
В распоряжении 8-го отдела был один автомобиль ГАЗ-2АА, но фамилию водителя я не помню. А когда мы находились в окружении, то у нас не было никакого транспорта.
Текст №6
По воспоминаниям Якимова Ивана Васильевича, майор Водолазов М.Ф. был ранен в бою у лесной деревеньки Ключики.
Его и генерал-майора Офросимова несли на самодельных носилках бойцы в направлении деревни Горнево.
Ранен был Водолазов в переносицу.
Текст №7
Письмо Якимова сыну М.Г.Ефремова
…Первая встреча с вашим батей у меня состоялась в октябре 1941 г. под Москвой в районе Наро-Фоминска. Он был командующим 33 армии, генерал-лейтенантом. Я в этой армии был помощником начальника 8-го отдела (шифровального отдела). в звании лейтенанта.
Согласно занимаемой должности я почти ежедневно и по многу раз бывал у генерала М.Г.Ефремова с докладом, вернее, с шифродокументом, полученным из штаба Западного фронта, или из Ставки И.В.Сталина, или от соседей. Часто он приглашал меня, знакомил с подготовленным ответом, давал указания.
Вы вправе стросить, почему именно я часто бывал с шифровками у командующего? С докладами ходит, как правило, начальник отдела или его заместитель. Первый из них был подполковник, второй - капитан. Начальник отдела часто прибаливал и не всегда с охотой шел на доклад, а зам. начальника отдела почему-то побаивался генерала. Кроме того, когда генерал вызывал кого-либо из отдела, он часто называл меня. В отделе меня звали «любимчиком командующего».
Когда армия находилась в окружении под Вязьмой, генерал Ефремов нас часто посылал к начальнику Особого отдела Камбургу для ознакомления его с отдельными документами. Отдельные сотрудники нашего отдела легче пошли бы на виселицу, чем на доклад к Камбургу. Я в то время был не из трусливого десятка, всегда смело шел к Камбургу, мог бы пойти и к черту на рога. Уважал меня и Камбург. Иногда даже вступал со мной в разговор.
Должен не похвастаться, а признаться, что в отделах армии меня уважали. Я всегда был подтянут, со строевой солдатской выправкой, что никак не подходило к фигуре штабника.
В штаб я попал с должности ротного командира. Я чувствовал, что батя твой любовался, когда я к нему обращался с докладом и, когда попровив разрешения идти, поворачивался кругом. Было видно, ваш папа любил строевую дисциплину, но его в то время окружали процентов на 50 офицеры запаса.
Но это пока все преамбула. Пора перейти к делу.
Итак, с октября 1941 г. до половины апреля 1942 г. мы с вашим папой были рядом, но армейская субординация не могла нас сделать друзьями. Хотя он часто называл меня сыном.
Как развивались боевые события на Западном фронте осень 1941 г. и зимой 1942 г. всем нам доподлинно известно.
Итак, к концу января 1942 г. войска 33 армии, взломав оборону немцев под Москвой, вышли к Вязьме на рубеже реки Угра. По приказу командующего Западным фронтом генерала Жукова была образована Ударная группа 33 армии в составе 3-х дивизий. Для руководства Ударной группой была создана Оперативная группа во главе с командующим армией генерал-лейтенантом М.Г.Ефремовым. В оперативную группу входили все начальники служб и отделов армии.
Помню запрос Жукова: кого назначить командиром Ударной группы? и предлагал назначить генерал-майора Кондратьева - начальника штаба армии. Но батя твой ответил, что Ударную группу возглавит он сам.
В конце января 1942 г. от Жукова последовал приказ в первых числах февраля сходу штурмом овладеть городом Вязьма во взаимодействии с 1-м гв. кавкорпусом генерала Белова, который в то время действовал в тылу фашистских войск.
Четыре дивизии Ударной группы, форсировав реку Угра 30-го января, вышли на исходные позиции для штурма. Вместе с войсками Ударной группы находилось и оперативное руководство группы, о чем было доложено Жукову.
В ночь с 31 января на 1 февраля немецкие войска заняли оборону по западному берегу реки Угра, отрезав от Ударной группы вторые эшелоны - все наши тылы.
Утром 1 февраля генерал Ефремов шифром доложил генералу Жукову о создавшемся положении.
Командующий Западным фронтом генерал Жуков тут же дал распоряжение отставить штурм Вязьмы и принять решительные меры для очистки от немцев тылов Ударной группы. Такие же распоряжения получил генерал Кондратьев - начальник штаба 33 армии, генерал Голубев - командующий 43 армией и генерал Говоров - командующий 5 армией.
Попытки очистить от немцев тылы Ударной группы продолжались с 3 февраля и до пловины апреля, однако успеха не имели. Таким образом, завязались упорные, кровопролитные бои наших четырех дивизий в окружении. Два с половиной месяца в окружении: зима и весна 1942 г.
Через 45 лет вспоминая то трагическое положение десятков тысяч наших воинов, приходишь в ужас. В то же время охватывает гордость за патриотизм и преданность Родине советского солдата, офицера и генерала, за исключением единиц.
Итак, бои в окружении.
Войска 33 армии после длительных и изнурительных боев с озверевшими фашистскими полчащами, вдобавок обозленными неудачей под Москвой, вышли на рубеж реки Угра сильно ослабленными, неся большие потери. А фашистское командование к тому времени подтянуло резервы и заняло войсками прочную оборону.
С первых дней окружения генерал Жуков требовал от генерала Ефремова активных действий по уничтожению фашистов в тылу Ударной группы. В то же время он успокаивал Ефремова тем, что в распоряжение генерала Кондратьева выделена танковая бригада для прорыва к Ударной группе.
Такая же помощь оказывалась и 43 армии, но эти меры, эта «помощь» для такого масштаба были мизерны и немцы уничтожили эти танковые бригады в течение одного дня боя.
Примерно через неделю боев в окружении генерал Ефремов докладывал Жукову, что дивизии Ударной группы отрезаны от тылов снабжения, трехдневный боекомплект и запасы продовольствия израсходованы, а войска Ударной группы остались без боеприпасов и продовольствия, без фуража.
Ефремов запросил помощь. Командующий Западным фронтом обещал помочь, но тут же сослался на положение в стране и, в частности, на положение на Западном фронте. Короче говоря, помочь было нечем.
А положение окруженной Ударной группы с каждым днем ухудшалось. Войска страдали от голода, не было боеприпасов. Имевшаяся техника бездействовала, но на всем протяжении окружения бои не прекращались ни днем, ни ночью. Немцы засыпали нас снарядами, бомбами и поливали нас пулевым дождем, а мы, советские солдаты, отвечали на это криками «ура!». Но не смотря на трагичность положения, наши войска почти каждую ночь ходили в атаку с винтовками со штыком и с автоматом как с палкой.
Примерно в конце февраля на каждую винтовку выделялось 5 патрон в день, на автомат - обойму, на орудие - один снаряд. А потом и этого не стало. Дрались трофейным оружием и боеприпасами. Не думайте, что я что-то преувеличиваю. Это официальные данные, которые мы, работники 8 отдела штаба 33 армии передавали шифром в штаб Западного фронта.
Была попытка Жукова оказать помощь в доставке боеприпасов самолетами на парашютах, но это ничего не дало. Наш аэродром мог принимать самолеты только «У-2» (ПО-2), а они служили как почтовые и для замены или пополения командного состава. Сброшенные на парашютах боеприпасы как правило деформировались и были непригодны. Но часто сброшенные на парашютах боеприпасы или продовольствие попадало не нам, а немцам. Самолеты летали ночью и наши пилоты часто сбрасывали груз над территорией врага, но часто и гибли сами.
Чувствуя, что при создавшейся обстановке очистить тылы Ударной группы не удастся, командарм Ефремов дал намек Жукову, что дальнейшее наше пребывание в окружении буссмысленно, а чтобы сохранить оставшуюся живую силу - Ударную группу целесообразно отвести за реку Угра. На это предложение Жуков ответил, что об отводе войск Ударной группы не должно быть и речи, что нам на западном беергу реке Угра нужен плацдарм для последующих боевых действий, а вам будем помогать всеми возможными средствами. Для координации действий по расчистке тылов Ударной группы в соседних армиях действуют представители штаба фронта.
Но обстановка в Ударной группе становилась все трагичнее: много тысяч раненых, появились признами эпидемии тифа, нас заедали вши, голод, а на одном энтузиазме врага одолеть нельзя.
И вот М.Г.Ефремов, минуя Жукова, пишет письмо Сталину. Это письмо шифровал лично я. В письме командарм-33 сообщал Сталину сложившуюся обстановку в Ударной группе и о том, что по данным нашей разведки немецкое командование из Баварии перебрасывает в наш район свежие силы и просил разрешение вывести Ударную группу на восточный берег реки Угра. В противном случае гибель остатков Ударной группы неминуема. Кроме того, командарм доносил, что перед Жуковым этот вопрос был поставлен и он категорически отверг этот вариант.
Сталин ответил немедленно. Он сообщил, что Жукову еще раз приказано расчистить тылы Ударной группы от немецких войск и успокаивал Ефремова тем, что мы вас не бросим.
Когда Жукову стало известно, что Ефремов обратился через его голову к Сталину, то Жуков разразился грубой бранью в адрес Ефремова и приказал держать плацдарм.
После этого Ефремов еще раз обращался к Сталину и просил приказать Жукову дать разрешение на вывод войск Ударной группы из окружения до того времени, пока не вскрылась река Угра и пусть Жуков окажет помощь при выходе Ударной группы из окружения. Ефремов Сталину предложил вариант выхода из окружения, но Жуков с этим вариантом не согласился, а приказал Ефремову организовать разведку для выхода в район 43 армии.
Вариант выхода из окружения Ефремов предлагал - одновременным ударом дивизий 33 армии и 43 армии с востока, кроме того залпами «Катюш» сделать проход, а мы подготовленным ударом своим немощным кулаком с запада - и выход гарантирован. Жуков отверг этот вариант. По варианту Жукова разведка была выслана в сторону 43 армии, время было упущено, а немцы, подтянув свежине дивизии, подготовили нам разгром.
Числа 10 апреля они предъявили нам ультиматум.
Разведку мы так и не дождались.
Свой вариант выхода Ударной группы Жуков мотивировал тем, что в тылу Ударной группы 33 армии большая концентрация фашистких войск и прорваться нам строго на восток будет сложно, это грозит нам большими потерями, тогда как на участках 43 и 49 армий немецкая оборона намного слабее и прорваться будет легче.
Лично мне не понятно - учитывал ли Жуков то, что по его варианту Ударная группа должна с боями пройти больше 100 километров при наличии массы раненых, тифозных, измотанных до предела остатков войск без боеприпасов и продовольствия?
В последствии в своих мемуарах Жуков ссылается на выход из окружения 1-го гв. кавкорпуса генерала Белова. Но генерал Белов был южнее нас на 50-60 км и ему вдоль линии фронта надо было пройти несколько десятков километров. А вышел он из окружения с сотней солдат только в июне 1942 г. Вот так.
Еще раз повторяю. Время было упущено, начался разлив реки Угра и вариант генерала Ефремова - выход напрямую на восток потерял свое значение и ничего другого не оставалось, как действовать по варианту Жукова - движение вдоль фронта на юг и выход из окружения на участке 49 армии. И этот вариант Жукова Ефремову пришлось выполнять после предъявленного ультиматума.
А результат! Достаточно было снять дивизии Ударной группы со своих позиций - и немцы растерзали нашу Ударную группу в течение нескольких дней и почти на месте, тогда как с боями надо было пройти сотни километров.
Как сейчас помню возмущение генерала Ефремова потерей времени и практически навязанным невыполнимым вариантом Жукова.
Коротко об ультиматуме. Примерно в конце первой декады апреля 1942 г. в 18:00 с немецкого самолета был выброшен пакет с текстом ультиматума. Меня тут же вызвал генерал Ефремов, показал мне 3 листа, отпечатанных на машинке русским текстом, текст ультиматума и спросил меня: сколько потребуется времени для зашифрования? Я ответил - примерно час. Ефремов приказал мне через час лично доложить ему, а начальнику связи армии полковнику Ушакову дал указание должить после передачи документа по рации.
В это время в комнате командарма находился весь Военный Совет:
- полковой комиссар Владимиров
- генерал-майор Офросимов
- полковник Ушаков
- начальник Особого отдела Камбург
и другие (всех не помню).
В ультиматуме были установлены сроки: встреча парламентеров через 24 часа и место встречи. В случае отклонения ультиматума немцы немедленно приступят к ликвидации нашей группы.
К тексту ультиматума Ефремов продиктовал мне следующую приписку: «Прошу место встречи парламентеров, указанное в документе, в указанное время разбомбить. Принимаю меры для прорыва. Ефремов». Что Жуковым и было сделано.
Ровно через 12 часов после окончания срока встречи парламентеров или через 36 часов после предъявления ультиматума немцы приступили к ликвидации окруженной нашей Ударной группы.
В течение первого дня были выведены из строя все радиостанции, в том числе и аварийная рация. В этот же день погибли все радисты. Связь с фронтом потеряна, с дивизиями связь парализована.
На второй день командарм Ефремов и член Военного Совета Владимиров подписали акт на уничтожение шифродокументов, что мы и сделали. Нас, шифровальщиков из 5 человек в живых оставалось двое: я и ст. лейтенант Иван Зигун. По распоряжению командарма мы перешли в его личное подчинение.
Через несколько дней застрелился ст. лейтенант Зигун.
Итак, я остался один из всех шифроработников и все время находился около генерала. И только после 2-х ранений я отстал от группы командарма, в которой оставалось человек 50-60, в том числе тяжело раненый генерал-майор Офросимов и адъютант командарма майор Водолазов (ранен в нос).
Несколько слов о М.Г.Ефремова как о командарме.
Судить мне о человеке, который занимал таокй высокий пост прото неудобно, да и, пожалуй, это не моего ума дело. Я в то время был только лейтенантом, потом старшим лейтенантом, а он - генерал-лейтенант. Разница очень велика.
Но, коль судьба свела меня вместе, в то грозное время в экстремальной обстановке, а всего с октября 1941 г. по апрель 1942 г., я его видел печальным, расстроенным тогда, когда он мне сообщил, что немцы заняли Орел, а у него там семья.
Видел его грозным и деятельным перед началом наступления под Москвой, видел его после прорыва немецкой обороны под Наро-Фоминском, в наступлении 33 армии к Вязьме. Это до предела уставший, но ликующий вид. Это наша первая, маленькая победа над «непобедимым» и заносчивым врагом.
Видел я генерала Ефремова два с половиной месяца в окружении под Вязьмой. В то время он часто находился в дивизиях, на переднем крае среди солдат, воодушевляя их на подвиг. Особенно мне запомнился генерал в последние, трагические дни для Ударной группы, так как я почти всегда был рядом с ним.
При выходе из окружения он часто поднимал нас в атаку и с криком «Ура!, За Мной! Вперед!, За Родину! За Сталина!». Да, это, пожалуй, редкое явление в отечественную войну, когда генерал-лейтенант, командарм, лично поднимает солдат, стреляя из пистолета с криком «Ура!» бросатется в атаку на врага.
Это был один из храбрейших людей, патриот, коммунист и до боли становится обидно, когда этот человек погибает в атаке, а ему не хватило места в исторических изданиях.
И вот теперь о месте в истории людей судят те, которые или не нюхали пороха, а если нюхали, то во время победоносного марша на Берлин.
Текст №1
Письмо от 26.06.88
Как смогу, попытаюсь ответить на ваши вопросы.
1. Вопрос текста и даты немецкого ультиматума. Присланная мне вами копия текста ультиматума примерно такой мне помнится. Примерно. Но ультиматум зашифровывался мною и в два адреса: на имя Жукова и в копии Мехлису. Подписана шифровка лично Ефремовым.
Ефремов просит Жукова в назначенное немцами время для встречи парламентеров и назначенное ими место - этот населенный пункт разбомбить (один населенный пункт, но в вашем письме их восемь).
Ваша дата ультиматума 3.04, но мне кажется, что это было примерно 7-8 апреля.
Ваш текст ультиматума адресован только Мехлису и подписан только Владимировым. Это было что-то другое. За время окружения ударной группы подобных листовок было немало. Подлинный текст ультиматума необходимо искать в архивах штаба Западного фронта, а копию в архивах Главпура.
2. Дорогой Станислав Дмитриевич! В своем письме вы много внимания уделили 338 сд и ссылаетесь на отдельные «шифрограммы» (прежде всего это были кодограммы).
Начальник отдела связи полковник Ушаков к шифру никакого отношения не имел, а мог пользоваться только кодом при помощи переговорных таблиц (ПТ-42) и др.
Этими таблицами пользовалась для переговоров дивизия, полк и не выше, а так же по ним велись переговоры между начальниками служб армии.
Штабы дивизий Ударной группы, если они имели связь со вторым эшелоном 33 армии, могли пользоваться шифром.
Наш шифровальщик вел шифрованную связь со штабом и службами Западного фронта, со Ставкой Верховного главнокомандования и соседями.
Со своими дивизиями мы шифросвячзи не имели ввиду большой перегрузки.
Между дивизиями связь могла быть при помощи ПТ-42 (переговорных таблиц).
Марки радиостанций и раций я не помню. Да они нам и не были нужны.
3. Дату уничтожения шифродокументов точно не помню. Главное - сразу же, как только стало известно о гибели всех радистов и радиостанций штаба ударной группы, но надо не забывать, что шифроотделения были при каждой дивизии и не исключена возможность их выхода на связь со вторым эшелоном 33 армии (с генерал-майором Кондратьевым - начальником штаба 33 армии).
Со штабом фронта и соседними армиями они связи не имели. Такие документы им не выдавались.
Шифродокументы 33 армии были уничтожены примерно 12-14 апреля 1942 года.
…Да, вы спрашивали, знал ли я Шахова. Нет, не знал, а если и знал, то забыл.
Текст №2
Письмо от 01.08.88 г.
… Сначала давайте уточним разницу между ультиматумом и листовкой. Листовка - это обращение немецкого командования к солдатам тиражом в тысячи экземпляров. А ультиматум - это обращение немецкого командования непосредственно к командованию Советской Армии с предложением о прекращении огня и сдаче войск на милость врага.
Этот документ в одном экземпляре. Отлично помню, что копию ультиматума мы передавали в два адреса: Жукову и Мехлису за подписью Ефремова и Владимирова.
В присланной мне ранее копии указано, что копию ультиматума подписал один Владимиров и адресована она только Мехлису. На мой взгляд, это совершенно другой документ. Да и в дате документа я по прежнему сомневаюсь.
Время ответа на ультиматум нам немцы давали всего одни сутки. А ровно через полутора суток началась немецкая атака - штурм на уничтожение нашей ударной группы.
А примерно через сутки или чуть больше нами были уничтожены шифрдокументы, что подходит примерно числу к 5-6 апреля 1942 г., но ведь шифросвязь-то мы держали числа до 10-12 апреля.
Кроме того, в ультиматуме было конкретно указано число и часы встречи парламентеров. Это было 18:00 (дату не помню), был точно указан населенный пункт - место встречи парламентеров. И этот населенный пункт Ефремов просил разбомбить в назначенный немцами час встречи.
Это практически было отклонением ультиматмума. В резолюции Жукова указано несколько населенных пунктов для бомбежки. Все могло быть, что в этом числе и был пункт встречи парламентеров.
В общем вывод мой таков, что полученные вами данные во многом «не состыковываются» с моими и по времени и по адресам. (По вашим данным только Мехлису документ послан и подписан только Владимировым, тогда как он мною посылался Жукову и Мехлису и подписан Ефремовым).
По вашим данным получается, что шифросвязь мы поддерживали с фронтом почти 10 дней (после ультиматума) с 2.04 по 10-12.04.42 г. Повторяю, что немцы нам давали одни сутки - это примерно 4.04.42 г., а 5.04 началась немецкая атака, а около 6.04 мы уничтожили документы. Но по вашим данным мы с фронтом связь держали до 10-12.04. Не состыковывается.
Не помню случая, чтобы работники Особого отдела визировали шифровки Ефремова. Я часто писал текст шифровок под диктовку Ефремова и тут же зишифровывал и отправлял на узел связи без всяких виз.
Теперь о радиостанциях и радистах.
Помню, что по докладу Ушакова радиостанции на автомобилях были уничтожены немцами в первый или второй день с начала атаки, были уничтожены бомбами или снарядами, не помню. И тут же погибли все радисты. Вскоре Ушаков доложил Ефремову, что погиб радист аварийной рации вместе с рацией (чуть ли не утонул в речке во время бомбежки). Всё это случилось в течение одного-двух дней. Но дату не помню.
Радисты и радиостанции погибли, но только не по команде Ефремова или Ушакова были уничтожены радиостанции. Это было бы равносильно тому, как рубить сук на котором сидишь.
О роли Абвера в этом вопросе судить не могу. Для этого были органы контрразведки.
На ваш вопрос, что такое ПТ-42 я вам ответил, но что такое ТВ-42 не помню .
На последнем КП Ефремова мы жили и работали в землянке.
Хорошо я знал Камбурга, но совершено не помню полковника Королева.
Знал ли я других названных вами офицеров 33 армии? Я не помню.
…Я вас прошу извинить меня за возможные неточности в освещении собыйтий 45 летний давности. Уж очень несовершенна человеческая память. К моим воспоминаниям прошу отноститься критически. Ведь у вас под руками масса документов, а у меня одна старая башка, а она способна забывать
Текст №3
Письмо Якимова И.В. к Митягину С.Д. 1990 г.
…но меня не удовлетворяет одно. Вы, имея доступ к военным архивам, так и не нашли немецкий документ в адрес командования 33 армии о капитуляции.
В ВИЖ опубликовали копию листовки, которую немцы сбросили с самолёта во многих экземплярах для всех окруженных войск. Эту листовку шифровал я и мы её выслали в адрес Мехлиса.
Ультиматум был в одном экземпляре в засургученном пакете на имя Ефремова и Владимирова. Текст был отпечатан на машинке на 3-х страницах. Командарм адресовал копию ультиматума на имя Жукова и отдельно на имя Мехлиса. Содержание похожее, но более объёмное и более подробное. Надо искать. Ультиматум был предъявлен примерно на неделю позже листовки.
Надо найти и переписку Ефремова с Жуковым и Сталиным. Всё это должно быть в архивах штаба Западного фронта и в Ставке Верховного Главного командования. При нахождении этих документов меньше останется загадок о гибели моего друга - Бати.
В моём коротком письме на имя редактора ВИЖ В.П.Крикунова я сообщил, что если бы Жуков утвердил план Ефремова о выходе из окружения остатков армии и, хотя бы на неделю раньше, то судьба 33 армии и её командарма могла быть с лучшим исходом…
Текст №4
Письмо Якимова И.В. к Капусто Ю.Б. 1992 г.
…На мой взгляд следовало бы указать подробнее ошибочный план Г.К.Жукова о выходе ударной группы из окружения. Кроме нереальности плана не учтено то, что перед выходом из окружения у нас находилось около 3-х тысяч раненых, 200-300 человек тифозно больных. Личный состав войск, находясь в беспрерывных многомесячных боях, в голоде, был измождён до предела и крайности человеческих возможностей.
Всю эту небоеспособную людскую массу, по Жукову, надо было провести по немецким тылам вдоль фронта провести несколько десятков километров на юг и перед фронтом 43 или 49 армии вывести войска из окружения. Это - бред сумасшедшего. Если бы даже немцы нам разрешили пройти этит путь без боя, эту дорогу ефремовцы физически не осилили бы. Это был последний путь командарма и многих подчинённых.
Мне кажется, что можно было бы написать и о том, что все тяжело раненые были пристреляны немцами. Легко раненые были взяты в плен. Все тифозные больные были немцам так же пристреляны, в т.ч. погиб и Ваш дядя профессор эпидемиолог Капусто М.Л.
В отдельных местах вы пишите, что при выходе из окружения наши группы вели по врагу ураганный огонь: в частности группа подполковника Кириллова И.К. Где они брали боеприпасы, мне не ясно.
В конце марта Ефремов доложил Жукову, что войска остались без боеприпасов. На каждую винтовку в сутки выдавалось по 5 патронов и по одному снаряду на орудие, а боеприпасы, сбрасываемые на парашютах деформировались и были непригодны для стрельбы.
На мой взгляд, многовато было уделено внимания ефремовцу Стопудову, хотя человек он довольно интересный, но и ему память кое-где изменяла. И не только ему. Он утверждает, что иногда около Ефремова не было ни одного командира. Это неправда. Рядом с командармом Ефремовым я был почти до последнего дня его жизни. По рассказам Стопудова и других уж очень часто мы переходили дорогу Беляево - Буслава и другие места. На все последние дни генерала Ефремова ушло примерно 8-10 дней. И петляли мы по этим дорогам не всегда по своей воле…
Текст №5
1. Генерал-майор артиллерии Офросимов П.Н. - начальник артиллерии армии, он же заместитель командующего.
Это был генерал высокой культуры, уравновешенный человек, умница. Все, кто его близко знал, отзывались о нём очень хорошо. Несмотря на очень сложню и опасную обстановку в условиях более двухмесячного окружения, внеше он был всегда спокоен. Лично ко мне генерал Офросимов относился с уважением и дорожелательностью, даже доверчиво.
Мне запомнился такой случай. Это было примерно в начале апреля 1942 года. К нашей землянке подошел генерал Офросимов и через часового вызвал лейтенанта Якимова Ивана Васильевича. Когда я вышел, то он отозвал меня в сторонку и стал просить меня рассказать ему о том, что пишут Жуков и Сталин о судьбе ударной группы и какие принимаются меры для её спасения. Я ему ответил, что обо всём известно генералу Ефремову и Вам следует обратиться к нему, а я не имею права говорить то, что мне не положено.
До сего времени у меня сохранился голос генерала, каким он задавал мне вопросы и лицо генерала, которое я видел. Видели бы вы это, дорогие друзья! Всем своим чутьём и опытом он чувствовал приближение беды.
2. Владимиров А.Ф. - помощник начальника политотдела, а у нас одновременно член Военного Совета 33 армии - полковой комиссар.
Это бы энергичный, относительно молодой офицер-патриот-коммунист. Это был политработник по призванию, душа личного состава армии. Встречаться с ним мне приходилось не часто, т.к. большую часть времени он проводил в дивизиях. Он всегда был там, где было более опасно. Был он непримирим к трусам и жесток к предателям.
Помню случай примерно на 2-й или 3-й день после нашего прорыва. К нему подвели одного солдата без знаков различия, без пояса. Он (солдат) агитировал наших солдат уходить к немцам, указывал куда идти и расхваливал хорошее обращение немцев. По указанию Владимирова были построены все, кто был с нами и было дано указание Камбургу приговор привести в исполнение.
Ко мне он относился хорошо. Это был простой и доброжелательный человек. На его лице всегда играла веселая улыбка. Когда я приходил к нему на доклад, он всякий раз угощал меня папиросой «Казбек» и, как я потом узнал, что сам он никогда не курил. Общаться с ним один на один мне приходилось редко. Если он находился в расположении штаба, то, как правило, больше он был на КП командарма.
3. Ушаков Н.К. - начальник отдела связи армии, полковник.
Знающий своё дело офицер. До окружения ударной группы связь работала нормлаьно. Зашифрованные документы обрабатывались легко. Возможно, этому способствовало то, что эти документы передавались по проводной связи через аппараты «БОДО» или «СТ», было мало искажений. Будучи в окружении, вся связь велась по радио и было очень много искажений, о чём мы неоднократно докладывали командарму. Ушаков эти недостатки относил на низкую подготовку радистов.
Кстати, о размещении радиостанций. Мы, работники шифротдела, не знали где они располагались. Помню, что где-то в лесу. Отдел связи и шифротдел как правило размещались рядом. Зашифрованные документы мы регистрировали и под расписку в журнале сдавали дежурному отдела связи. Поступавшие в наш адрес шифровки нам приносили сами связисты и сдавали нам под расписку. Радистов мы в лицо не знали и сколько их не знали.
Личных контактов с Н.К.Ушаковым было мало, т.к. в его адрес документы в зашифрованном виде не поступали, а если что его касалось, то этим занимался командарм Ефремов.
Запомнился мне один случай моей встречи с ним. Это было ещё под Наро-Фоминском. Начальник отдела связи ежедневно устанавливал устные пропуска для штаба армии. И вот однажды мне потребовался пропуск и я обратился к нему. Он мне назвал пропуск «Полтава», отзыв «Пепютр». Я его спросил, что это за слово. Он мне ответил, что это подставка для нот в оркестре. И вот я такую чепуху запомнил.
В моём понятии полковник Ушкаков был порядочным человеком. Но вот что его радисты работали плохо и очень искажали цифровой текст, а мы часто жаловались на них генералу Ефремову и это ему (Ушакову) возможно не нравилось - факт, но ко мне он относитлся хорошо.
4. Начальник оперативного отдела армии, а в ударной группе исполнял должность начальника штаба полковник Киносян С.И.
Работники нашего отдела его не любили и на доклад к нему шли с большой неохотой. Он был груб. При обращении к нему с докладом, он, не поднимая головы от бумаг, говорил «Давайте!». Это значило, что ему надо было подать папку с шифровкой. Лично со мною и другими работниками он никогда не разговаривал.
Генерал Ефремов иногда при мне высказывал неудовольство поведением Киносяна С.И. Неодобрительно отзывались о нём и командования дивизий. Внешний вид полковника Киносяна был несколько неряшлив, на лицо он был хмур и весь вид его был каким-то болезненным. Из разговоров мне было известно, что он часто жаловался на своё состояние здоровья, чем генерал Ефремов не всегда был доволен Киносяном. По натуре Степан Ильич был труслив, а мне он казался паникёром. Особенно это было заметно в период его последнего пребывания в окружении.
5. Начальник Особого отдела армии капитан 1-го ранга (полковник) Камбург Д.Е. был жесток.
На КП командарма я его видел редко и как правило в основном на совещаниях. Особый отдел своего шифра не имел и вынужден был пользоваться армейским шифром. Кроме меня, из работников нашего шифровального отдела никто к Камбургу на доклад не ходил. Его все боялись. Он был очень груб и к каждому из нас относился с недоверием. Меня он часто предупреждал держать язык за зубами. Когда ему требовалось послать шифровку вышестоящему начальству, то он, как правило, вызывал только меня. Если документ касался действий ударной группы, то он меня предупреждал, чтобы я не говорил об этом Ефремову. Мне он доверял и относился ко мне хорошо. Но вот, когда он застрелил у меня на глазах полковника Ушакова, во мне все содрогнулось. Я потерял к нему всякое уважение.
6. Майор Водолазов М.Ф. - адъютант командующего армией.
Мне хорошо запомнилась первая встреча с ним на КП командарма в районе Наро-Фоминска. Первый раз, идя на доклад к командарму, в дверях я был остановлен часовым, который вызвал адьютанта. Вышел майор Водолазов и спросил меня «Ты зачем?». Я сказал, что на доклад к генералу с шифровкой. Он говорит «Давай папку, я доложу ему сам». Я ему заявляю, что этого я сделать не могу и прошу доложить генералу Ефремову, что я из шифротдела. Он отчитал меня «Подумаешь, какой начальник!». Но меня пропустил. После того, как Ефремов ознакомился с документом, расписался и отдал мне мою папку, я доложил генералу, что его адъютант требует от меня, чтобы я отдавал ему папку и он будет Вам докладывать. Генерал Ефремов тут же вызвал Водолазова и предупредил, чтобы он нас (шифровальщиков) пропускал без задержки. При выходе от генерала Водолазов на меня набросился - зачем пожаловался?! Я промолчал и вышел. Можно ли пререкаться лейтенанту с майором?
В последующем наши отношения наладились, но друзьями мы не стали. Он был очень скуп. У Ефремова была вроде прислуги девчушка Лена. Если я заставал генерала за приёмом пищи, то он у меня забирал папку, а Лене говорил «покорми лейтенанта». Он отлично знал, что мы голодны как волки. А иногда Елена сама сунет мне в руку пару сухарей или печенья, за что Водолазов ей делал замечания, о чём она сама мне однажды сказала. В общем, с Водолазовым у нас откровенного разговора не было, хотя он часто пытался узнать от меня все наши шифрованные новости. Но он постоянно видел доброе отношение ко мне генерала и иногда слышал, как он меня называл сыном. И, мне кажется, что это его злило, ревновал.
7. В вашем письме названы фамилии Тюрин, Фещенко, Широков, Финкельштейн, Капустян, Федоров. Ни одну из этих фамилий я помню, а поэтому что-то писать о них нет смысла.
При штабе ударной группы имелся взвод охраны или комендантский взвод. Численность его я не знал, не знаю я фамилию командира взвода, а возможно, что и забыл.
В распоряжении 8-го отдела был один автомобиль ГАЗ-2АА, но фамилию водителя я не помню. А когда мы находились в окружении, то у нас не было никакого транспорта.
Текст №6
По воспоминаниям Якимова Ивана Васильевича, майор Водолазов М.Ф. был ранен в бою у лесной деревеньки Ключики.
Его и генерал-майора Офросимова несли на самодельных носилках бойцы в направлении деревни Горнево.
Ранен был Водолазов в переносицу.
Текст №7
Письмо Якимова сыну М.Г.Ефремова
…Первая встреча с вашим батей у меня состоялась в октябре 1941 г. под Москвой в районе Наро-Фоминска. Он был командующим 33 армии, генерал-лейтенантом. Я в этой армии был помощником начальника 8-го отдела (шифровального отдела). в звании лейтенанта.
Согласно занимаемой должности я почти ежедневно и по многу раз бывал у генерала М.Г.Ефремова с докладом, вернее, с шифродокументом, полученным из штаба Западного фронта, или из Ставки И.В.Сталина, или от соседей. Часто он приглашал меня, знакомил с подготовленным ответом, давал указания.
Вы вправе стросить, почему именно я часто бывал с шифровками у командующего? С докладами ходит, как правило, начальник отдела или его заместитель. Первый из них был подполковник, второй - капитан. Начальник отдела часто прибаливал и не всегда с охотой шел на доклад, а зам. начальника отдела почему-то побаивался генерала. Кроме того, когда генерал вызывал кого-либо из отдела, он часто называл меня. В отделе меня звали «любимчиком командующего».
Когда армия находилась в окружении под Вязьмой, генерал Ефремов нас часто посылал к начальнику Особого отдела Камбургу для ознакомления его с отдельными документами. Отдельные сотрудники нашего отдела легче пошли бы на виселицу, чем на доклад к Камбургу. Я в то время был не из трусливого десятка, всегда смело шел к Камбургу, мог бы пойти и к черту на рога. Уважал меня и Камбург. Иногда даже вступал со мной в разговор.
Должен не похвастаться, а признаться, что в отделах армии меня уважали. Я всегда был подтянут, со строевой солдатской выправкой, что никак не подходило к фигуре штабника.
В штаб я попал с должности ротного командира. Я чувствовал, что батя твой любовался, когда я к нему обращался с докладом и, когда попровив разрешения идти, поворачивался кругом. Было видно, ваш папа любил строевую дисциплину, но его в то время окружали процентов на 50 офицеры запаса.
Но это пока все преамбула. Пора перейти к делу.
Итак, с октября 1941 г. до половины апреля 1942 г. мы с вашим папой были рядом, но армейская субординация не могла нас сделать друзьями. Хотя он часто называл меня сыном.
Как развивались боевые события на Западном фронте осень 1941 г. и зимой 1942 г. всем нам доподлинно известно.
Итак, к концу января 1942 г. войска 33 армии, взломав оборону немцев под Москвой, вышли к Вязьме на рубеже реки Угра. По приказу командующего Западным фронтом генерала Жукова была образована Ударная группа 33 армии в составе 3-х дивизий. Для руководства Ударной группой была создана Оперативная группа во главе с командующим армией генерал-лейтенантом М.Г.Ефремовым. В оперативную группу входили все начальники служб и отделов армии.
Помню запрос Жукова: кого назначить командиром Ударной группы? и предлагал назначить генерал-майора Кондратьева - начальника штаба армии. Но батя твой ответил, что Ударную группу возглавит он сам.
В конце января 1942 г. от Жукова последовал приказ в первых числах февраля сходу штурмом овладеть городом Вязьма во взаимодействии с 1-м гв. кавкорпусом генерала Белова, который в то время действовал в тылу фашистских войск.
Четыре дивизии Ударной группы, форсировав реку Угра 30-го января, вышли на исходные позиции для штурма. Вместе с войсками Ударной группы находилось и оперативное руководство группы, о чем было доложено Жукову.
В ночь с 31 января на 1 февраля немецкие войска заняли оборону по западному берегу реки Угра, отрезав от Ударной группы вторые эшелоны - все наши тылы.
Утром 1 февраля генерал Ефремов шифром доложил генералу Жукову о создавшемся положении.
Командующий Западным фронтом генерал Жуков тут же дал распоряжение отставить штурм Вязьмы и принять решительные меры для очистки от немцев тылов Ударной группы. Такие же распоряжения получил генерал Кондратьев - начальник штаба 33 армии, генерал Голубев - командующий 43 армией и генерал Говоров - командующий 5 армией.
Попытки очистить от немцев тылы Ударной группы продолжались с 3 февраля и до пловины апреля, однако успеха не имели. Таким образом, завязались упорные, кровопролитные бои наших четырех дивизий в окружении. Два с половиной месяца в окружении: зима и весна 1942 г.
Через 45 лет вспоминая то трагическое положение десятков тысяч наших воинов, приходишь в ужас. В то же время охватывает гордость за патриотизм и преданность Родине советского солдата, офицера и генерала, за исключением единиц.
Итак, бои в окружении.
Войска 33 армии после длительных и изнурительных боев с озверевшими фашистскими полчащами, вдобавок обозленными неудачей под Москвой, вышли на рубеж реки Угра сильно ослабленными, неся большие потери. А фашистское командование к тому времени подтянуло резервы и заняло войсками прочную оборону.
С первых дней окружения генерал Жуков требовал от генерала Ефремова активных действий по уничтожению фашистов в тылу Ударной группы. В то же время он успокаивал Ефремова тем, что в распоряжение генерала Кондратьева выделена танковая бригада для прорыва к Ударной группе.
Такая же помощь оказывалась и 43 армии, но эти меры, эта «помощь» для такого масштаба были мизерны и немцы уничтожили эти танковые бригады в течение одного дня боя.
Примерно через неделю боев в окружении генерал Ефремов докладывал Жукову, что дивизии Ударной группы отрезаны от тылов снабжения, трехдневный боекомплект и запасы продовольствия израсходованы, а войска Ударной группы остались без боеприпасов и продовольствия, без фуража.
Ефремов запросил помощь. Командующий Западным фронтом обещал помочь, но тут же сослался на положение в стране и, в частности, на положение на Западном фронте. Короче говоря, помочь было нечем.
А положение окруженной Ударной группы с каждым днем ухудшалось. Войска страдали от голода, не было боеприпасов. Имевшаяся техника бездействовала, но на всем протяжении окружения бои не прекращались ни днем, ни ночью. Немцы засыпали нас снарядами, бомбами и поливали нас пулевым дождем, а мы, советские солдаты, отвечали на это криками «ура!». Но не смотря на трагичность положения, наши войска почти каждую ночь ходили в атаку с винтовками со штыком и с автоматом как с палкой.
Примерно в конце февраля на каждую винтовку выделялось 5 патрон в день, на автомат - обойму, на орудие - один снаряд. А потом и этого не стало. Дрались трофейным оружием и боеприпасами. Не думайте, что я что-то преувеличиваю. Это официальные данные, которые мы, работники 8 отдела штаба 33 армии передавали шифром в штаб Западного фронта.
Была попытка Жукова оказать помощь в доставке боеприпасов самолетами на парашютах, но это ничего не дало. Наш аэродром мог принимать самолеты только «У-2» (ПО-2), а они служили как почтовые и для замены или пополения командного состава. Сброшенные на парашютах боеприпасы как правило деформировались и были непригодны. Но часто сброшенные на парашютах боеприпасы или продовольствие попадало не нам, а немцам. Самолеты летали ночью и наши пилоты часто сбрасывали груз над территорией врага, но часто и гибли сами.
Чувствуя, что при создавшейся обстановке очистить тылы Ударной группы не удастся, командарм Ефремов дал намек Жукову, что дальнейшее наше пребывание в окружении буссмысленно, а чтобы сохранить оставшуюся живую силу - Ударную группу целесообразно отвести за реку Угра. На это предложение Жуков ответил, что об отводе войск Ударной группы не должно быть и речи, что нам на западном беергу реке Угра нужен плацдарм для последующих боевых действий, а вам будем помогать всеми возможными средствами. Для координации действий по расчистке тылов Ударной группы в соседних армиях действуют представители штаба фронта.
Но обстановка в Ударной группе становилась все трагичнее: много тысяч раненых, появились признами эпидемии тифа, нас заедали вши, голод, а на одном энтузиазме врага одолеть нельзя.
И вот М.Г.Ефремов, минуя Жукова, пишет письмо Сталину. Это письмо шифровал лично я. В письме командарм-33 сообщал Сталину сложившуюся обстановку в Ударной группе и о том, что по данным нашей разведки немецкое командование из Баварии перебрасывает в наш район свежие силы и просил разрешение вывести Ударную группу на восточный берег реки Угра. В противном случае гибель остатков Ударной группы неминуема. Кроме того, командарм доносил, что перед Жуковым этот вопрос был поставлен и он категорически отверг этот вариант.
Сталин ответил немедленно. Он сообщил, что Жукову еще раз приказано расчистить тылы Ударной группы от немецких войск и успокаивал Ефремова тем, что мы вас не бросим.
Когда Жукову стало известно, что Ефремов обратился через его голову к Сталину, то Жуков разразился грубой бранью в адрес Ефремова и приказал держать плацдарм.
После этого Ефремов еще раз обращался к Сталину и просил приказать Жукову дать разрешение на вывод войск Ударной группы из окружения до того времени, пока не вскрылась река Угра и пусть Жуков окажет помощь при выходе Ударной группы из окружения. Ефремов Сталину предложил вариант выхода из окружения, но Жуков с этим вариантом не согласился, а приказал Ефремову организовать разведку для выхода в район 43 армии.
Вариант выхода из окружения Ефремов предлагал - одновременным ударом дивизий 33 армии и 43 армии с востока, кроме того залпами «Катюш» сделать проход, а мы подготовленным ударом своим немощным кулаком с запада - и выход гарантирован. Жуков отверг этот вариант. По варианту Жукова разведка была выслана в сторону 43 армии, время было упущено, а немцы, подтянув свежине дивизии, подготовили нам разгром.
Числа 10 апреля они предъявили нам ультиматум.
Разведку мы так и не дождались.
Свой вариант выхода Ударной группы Жуков мотивировал тем, что в тылу Ударной группы 33 армии большая концентрация фашистких войск и прорваться нам строго на восток будет сложно, это грозит нам большими потерями, тогда как на участках 43 и 49 армий немецкая оборона намного слабее и прорваться будет легче.
Лично мне не понятно - учитывал ли Жуков то, что по его варианту Ударная группа должна с боями пройти больше 100 километров при наличии массы раненых, тифозных, измотанных до предела остатков войск без боеприпасов и продовольствия?
В последствии в своих мемуарах Жуков ссылается на выход из окружения 1-го гв. кавкорпуса генерала Белова. Но генерал Белов был южнее нас на 50-60 км и ему вдоль линии фронта надо было пройти несколько десятков километров. А вышел он из окружения с сотней солдат только в июне 1942 г. Вот так.
Еще раз повторяю. Время было упущено, начался разлив реки Угра и вариант генерала Ефремова - выход напрямую на восток потерял свое значение и ничего другого не оставалось, как действовать по варианту Жукова - движение вдоль фронта на юг и выход из окружения на участке 49 армии. И этот вариант Жукова Ефремову пришлось выполнять после предъявленного ультиматума.
А результат! Достаточно было снять дивизии Ударной группы со своих позиций - и немцы растерзали нашу Ударную группу в течение нескольких дней и почти на месте, тогда как с боями надо было пройти сотни километров.
Как сейчас помню возмущение генерала Ефремова потерей времени и практически навязанным невыполнимым вариантом Жукова.
Коротко об ультиматуме. Примерно в конце первой декады апреля 1942 г. в 18:00 с немецкого самолета был выброшен пакет с текстом ультиматума. Меня тут же вызвал генерал Ефремов, показал мне 3 листа, отпечатанных на машинке русским текстом, текст ультиматума и спросил меня: сколько потребуется времени для зашифрования? Я ответил - примерно час. Ефремов приказал мне через час лично доложить ему, а начальнику связи армии полковнику Ушакову дал указание должить после передачи документа по рации.
В это время в комнате командарма находился весь Военный Совет:
- полковой комиссар Владимиров
- генерал-майор Офросимов
- полковник Ушаков
- начальник Особого отдела Камбург
и другие (всех не помню).
В ультиматуме были установлены сроки: встреча парламентеров через 24 часа и место встречи. В случае отклонения ультиматума немцы немедленно приступят к ликвидации нашей группы.
К тексту ультиматума Ефремов продиктовал мне следующую приписку: «Прошу место встречи парламентеров, указанное в документе, в указанное время разбомбить. Принимаю меры для прорыва. Ефремов». Что Жуковым и было сделано.
Ровно через 12 часов после окончания срока встречи парламентеров или через 36 часов после предъявления ультиматума немцы приступили к ликвидации окруженной нашей Ударной группы.
В течение первого дня были выведены из строя все радиостанции, в том числе и аварийная рация. В этот же день погибли все радисты. Связь с фронтом потеряна, с дивизиями связь парализована.
На второй день командарм Ефремов и член Военного Совета Владимиров подписали акт на уничтожение шифродокументов, что мы и сделали. Нас, шифровальщиков из 5 человек в живых оставалось двое: я и ст. лейтенант Иван Зигун. По распоряжению командарма мы перешли в его личное подчинение.
Через несколько дней застрелился ст. лейтенант Зигун.
Итак, я остался один из всех шифроработников и все время находился около генерала. И только после 2-х ранений я отстал от группы командарма, в которой оставалось человек 50-60, в том числе тяжело раненый генерал-майор Офросимов и адъютант командарма майор Водолазов (ранен в нос).
Несколько слов о М.Г.Ефремова как о командарме.
Судить мне о человеке, который занимал таокй высокий пост прото неудобно, да и, пожалуй, это не моего ума дело. Я в то время был только лейтенантом, потом старшим лейтенантом, а он - генерал-лейтенант. Разница очень велика.
Но, коль судьба свела меня вместе, в то грозное время в экстремальной обстановке, а всего с октября 1941 г. по апрель 1942 г., я его видел печальным, расстроенным тогда, когда он мне сообщил, что немцы заняли Орел, а у него там семья.
Видел его грозным и деятельным перед началом наступления под Москвой, видел его после прорыва немецкой обороны под Наро-Фоминском, в наступлении 33 армии к Вязьме. Это до предела уставший, но ликующий вид. Это наша первая, маленькая победа над «непобедимым» и заносчивым врагом.
Видел я генерала Ефремова два с половиной месяца в окружении под Вязьмой. В то время он часто находился в дивизиях, на переднем крае среди солдат, воодушевляя их на подвиг. Особенно мне запомнился генерал в последние, трагические дни для Ударной группы, так как я почти всегда был рядом с ним.
При выходе из окружения он часто поднимал нас в атаку и с криком «Ура!, За Мной! Вперед!, За Родину! За Сталина!». Да, это, пожалуй, редкое явление в отечественную войну, когда генерал-лейтенант, командарм, лично поднимает солдат, стреляя из пистолета с криком «Ура!» бросатется в атаку на врага.
Это был один из храбрейших людей, патриот, коммунист и до боли становится обидно, когда этот человек погибает в атаке, а ему не хватило места в исторических изданиях.
И вот теперь о месте в истории людей судят те, которые или не нюхали пороха, а если нюхали, то во время победоносного марша на Берлин.
Михаил Михайлович, полностью разделяю с Вами вашу боль и обиду за отца. Однако, правда должна восторжествовать. В то время он часто мне говорил: «Сын, если останемся живы, то будем героями».
И вот ему вместо героя не хватило места в сборниках для памятников.
Дорогой Михаил! Очень прошу извинить за задержку с ответом, за то, что так коряво написал.
Писать принимался много раз, но каждый раз, как правило, не доставало вдохновения или времени. Все лето полно гостей, дела дома, работа и другие причины (кстати, с 1.09.86 г. ухожу с работы).
Если что написал не так, извините.
Если потребуется что-либо уточнить - пишите. Что помню, опишу как смогу. О том, что было с нами в окружении, моно писать и писать, но уже некому. Живых свидетелей нет.
С уважением к Вам И.Якимов. 29.08.86 г.
Текст №8
…Однажды была получена срочная шифровка и доложить ее генералу нужно было немедленно. Время было часа 3-4 утра. Когда я прибыл на доклад, адъютант просил меня подождать до утра, т.к. генерал примерно час назад лег отдохнуть. Будить было жаль, но служба есть служба. Достаточно было майору Водолазову чуть коснуться плеча генерала, он тут же поднялся на ноги. Увидев меня, он спросил: что случилось, сын? Когда он сел за стол, я подал ему свою красную папку. Это был ответ Сталина на шифровку командующего о положении ударной группы 33 армии.
Письмо Сталина было хорошим. Он успокаивал Ефремова, просил его не падать духом и что Жукову даны указания об ускорении расчистки тылов Ударной группы от немецких войск.
После указания Сталина генерал Жуков в адрес командарма разразился грубой бранью за то, что Ефремов обратился к Сталину через его голову. Прочитав Ефремов изменился в лице и сказал: тебя бы сюда хоть на недельку!
Обстановка с каждым днем усложнялась в окруженной группировке.
Примерно в конце февраля на помощь нашей Ударной группе на самолетах был выброшен воздушный десант на парашютах. Выброска десанта была произведена очень неудачно. Часть десантников приземлилась в расположении немецких войск. Помощь десантников для ударной группы была незначительной.
В конце марта генерал Ефремов еще раз обратился к Сталину и просил дать разрешение на вывод ударной группы 33 армии из окружения.
Попытки расчистки тылов успеха не имели, приближалась весенняя распутица. В дивизиях скопилось много раненых. Люди измотаны до предела, увеличивается число тифозных больных, нет продовольствия, нет боеприпасов.
Ефремов предлагал оставить плацдарм и вывести оттуда остатки войск, пока имеется еще возможность.
Это письмо-шифровку генерал диктовал мне, а я записывал. Готовя это письмо Сталину, командарм неоднократно вспоминал Жукова недобрым словом и его предполагаемую реакцию на это письмо. Реакция Жукова на это письмо была без брани. Наоборот, Жуков предложил Ефремову сообщить (в адрес Жукова) примерный вариант плана на случай вывода остатков Ударной группы из окружения. Когда это распоряжение Жукова мною было доложено генералу Ефремову, он прочитал его и сказал: наконец-то дошло, но поздновато. Теперь наши потери удвоятся, если не хуже.
Но это еще не был приказ на выход из окружения, а только намек на случай вывода.
Судьба нашей ударной группы была незавидной, она была обречена и это чувствовали все, от генерала до солдата. Обстановка предвещала трагический конец. При посещении генерала с докладом, он часто спрашивал меня о настроении людей, какие идут разговоры о нашем положении, хотя сам все отлично знал и понимал… Развязка неутомимо приближалась. Наступала по настоящему весна, начался разлив реки Угра.
Немцы, зная нашу безвыходность, предъявили в конце первой декады апреля ультиматум и дали 24 часа для обдумывания вопроса капитуляции. По получении текста капитуляции генерал Ефремов по телефону срочно вызвал меня. Когда я прибежал на командный пункт командарма, у него был собран весь Военный Совет. Он подозвал меня к столу, показал текст ультиматума и спросил: сколько потребуется времени для зашифровки этого Жукову. Я ответил, что примерно час. Тогда он спросил полковника Ушакова: сколько времени потребуется, чтобы передать по радио шифровку Жукову. Тот назвал время. Генерал Ефремов усадил меня за стол и прямо на тексте немецкого ультиматума продиктовал приписку к ультиматуму - свое отношение к немецкому ультиматуму для сведения Жукова: прошу завтра в 18:00 часов назначенное немцами место встречи парламентеров разбомбить. Этим практически был дан ответ на ультиматум.
Начали прорыв на выход из окружения. В одной из атак я был ранен и остался лежать на снегу недалеко от опушки леса. После этой атаки все, кто остался жив, собрались в небольшом лесу около генерала Ефремова. Он кого-то спросил: жив ли Якимов? Ему ответили, что видели лейтенанта Якимова раненым недалеко от опушки леса. Он приказал немедленно доставить меня . И вот, один офицер и сержант почти волоком подтащили меня к генералу Ефремову.
Тут же, на снегу я увидел тяжело раненого генерал-майора артиллерии Офросимова, майора Водолазова и многих других.
(Это вероятно было 1 км северо-восточнее дер. Новая Михайловка)
Генерал подошел ко мне и спросил: тяжело ли ранен, куда? Я ответил, что ранен в ногу выше колена большим осколком снаряда, кость цела. Медработники тут же оказали мне возможную помощь, а сам генерал распорядился и мне поднесли кружку крепко заваренного чая.
В этот же день теплым апрельским вечером остатки нашей группы, около 50 человек были выстроены на опушке леса. Забрав всех раненых, под командованием лично генерала Ефремова пошли в неизвестном мне направлении. Меня вели под руки один раненый в руку офицер и девушка из отдела связи. Насколько далеко ушла эта наша скорбная колонна до предела изнуренных и израненных патриотов - не знаю, но помню, что была поздняя ночь и немцы стали нас расстреливать почти в упор с опушки леса слева. Тут же послышались крики и стоны раненых и мы, находившиеся в хвосте колонны, стали по снегу расползаться кто куда мог…
В это время я был вторично ранен в руку и снова мне повезло - ранен я вновь был легко. В эту ночь был мой последний путь с генералом Ефремовым.
Больше я генерала не видел, но после узнал - в этот вечер и ночь генерал шел во главе колонны вслед за группой проводников и разведчиков и, что в этом бою он был тяжело ранен, а на следующее утро он застрелился, а перед этим сказал: кто останется жив, прошу передать, что я погиб как солдат.
…Немцы везли в товарных вагонах на запад военнопленных ефремовцев. Среди них, по словам Якимова, были: Якимов, Меркуль, Бороздых, Шинкарев, Мезенин, Запорожец…
Якимов резал дверь заранее припрятанным ножом, а потом засов на двери откинули и дверь открыли. Стали прыгать на ходу: Якимов, Меркуль, Бороздых, Шинкарев, Запорожец.
Мезенин и некоторые с ним не только не пытались убежать, но кричали: охрана, побег, побег.
И вот ему вместо героя не хватило места в сборниках для памятников.
Дорогой Михаил! Очень прошу извинить за задержку с ответом, за то, что так коряво написал.
Писать принимался много раз, но каждый раз, как правило, не доставало вдохновения или времени. Все лето полно гостей, дела дома, работа и другие причины (кстати, с 1.09.86 г. ухожу с работы).
Если что написал не так, извините.
Если потребуется что-либо уточнить - пишите. Что помню, опишу как смогу. О том, что было с нами в окружении, моно писать и писать, но уже некому. Живых свидетелей нет.
С уважением к Вам И.Якимов. 29.08.86 г.
Текст №8
…Однажды была получена срочная шифровка и доложить ее генералу нужно было немедленно. Время было часа 3-4 утра. Когда я прибыл на доклад, адъютант просил меня подождать до утра, т.к. генерал примерно час назад лег отдохнуть. Будить было жаль, но служба есть служба. Достаточно было майору Водолазову чуть коснуться плеча генерала, он тут же поднялся на ноги. Увидев меня, он спросил: что случилось, сын? Когда он сел за стол, я подал ему свою красную папку. Это был ответ Сталина на шифровку командующего о положении ударной группы 33 армии.
Письмо Сталина было хорошим. Он успокаивал Ефремова, просил его не падать духом и что Жукову даны указания об ускорении расчистки тылов Ударной группы от немецких войск.
После указания Сталина генерал Жуков в адрес командарма разразился грубой бранью за то, что Ефремов обратился к Сталину через его голову. Прочитав Ефремов изменился в лице и сказал: тебя бы сюда хоть на недельку!
Обстановка с каждым днем усложнялась в окруженной группировке.
Примерно в конце февраля на помощь нашей Ударной группе на самолетах был выброшен воздушный десант на парашютах. Выброска десанта была произведена очень неудачно. Часть десантников приземлилась в расположении немецких войск. Помощь десантников для ударной группы была незначительной.
В конце марта генерал Ефремов еще раз обратился к Сталину и просил дать разрешение на вывод ударной группы 33 армии из окружения.
Попытки расчистки тылов успеха не имели, приближалась весенняя распутица. В дивизиях скопилось много раненых. Люди измотаны до предела, увеличивается число тифозных больных, нет продовольствия, нет боеприпасов.
Ефремов предлагал оставить плацдарм и вывести оттуда остатки войск, пока имеется еще возможность.
Это письмо-шифровку генерал диктовал мне, а я записывал. Готовя это письмо Сталину, командарм неоднократно вспоминал Жукова недобрым словом и его предполагаемую реакцию на это письмо. Реакция Жукова на это письмо была без брани. Наоборот, Жуков предложил Ефремову сообщить (в адрес Жукова) примерный вариант плана на случай вывода остатков Ударной группы из окружения. Когда это распоряжение Жукова мною было доложено генералу Ефремову, он прочитал его и сказал: наконец-то дошло, но поздновато. Теперь наши потери удвоятся, если не хуже.
Но это еще не был приказ на выход из окружения, а только намек на случай вывода.
Судьба нашей ударной группы была незавидной, она была обречена и это чувствовали все, от генерала до солдата. Обстановка предвещала трагический конец. При посещении генерала с докладом, он часто спрашивал меня о настроении людей, какие идут разговоры о нашем положении, хотя сам все отлично знал и понимал… Развязка неутомимо приближалась. Наступала по настоящему весна, начался разлив реки Угра.
Немцы, зная нашу безвыходность, предъявили в конце первой декады апреля ультиматум и дали 24 часа для обдумывания вопроса капитуляции. По получении текста капитуляции генерал Ефремов по телефону срочно вызвал меня. Когда я прибежал на командный пункт командарма, у него был собран весь Военный Совет. Он подозвал меня к столу, показал текст ультиматума и спросил: сколько потребуется времени для зашифровки этого Жукову. Я ответил, что примерно час. Тогда он спросил полковника Ушакова: сколько времени потребуется, чтобы передать по радио шифровку Жукову. Тот назвал время. Генерал Ефремов усадил меня за стол и прямо на тексте немецкого ультиматума продиктовал приписку к ультиматуму - свое отношение к немецкому ультиматуму для сведения Жукова: прошу завтра в 18:00 часов назначенное немцами место встречи парламентеров разбомбить. Этим практически был дан ответ на ультиматум.
Начали прорыв на выход из окружения. В одной из атак я был ранен и остался лежать на снегу недалеко от опушки леса. После этой атаки все, кто остался жив, собрались в небольшом лесу около генерала Ефремова. Он кого-то спросил: жив ли Якимов? Ему ответили, что видели лейтенанта Якимова раненым недалеко от опушки леса. Он приказал немедленно доставить меня . И вот, один офицер и сержант почти волоком подтащили меня к генералу Ефремову.
Тут же, на снегу я увидел тяжело раненого генерал-майора артиллерии Офросимова, майора Водолазова и многих других.
(Это вероятно было 1 км северо-восточнее дер. Новая Михайловка)
Генерал подошел ко мне и спросил: тяжело ли ранен, куда? Я ответил, что ранен в ногу выше колена большим осколком снаряда, кость цела. Медработники тут же оказали мне возможную помощь, а сам генерал распорядился и мне поднесли кружку крепко заваренного чая.
В этот же день теплым апрельским вечером остатки нашей группы, около 50 человек были выстроены на опушке леса. Забрав всех раненых, под командованием лично генерала Ефремова пошли в неизвестном мне направлении. Меня вели под руки один раненый в руку офицер и девушка из отдела связи. Насколько далеко ушла эта наша скорбная колонна до предела изнуренных и израненных патриотов - не знаю, но помню, что была поздняя ночь и немцы стали нас расстреливать почти в упор с опушки леса слева. Тут же послышались крики и стоны раненых и мы, находившиеся в хвосте колонны, стали по снегу расползаться кто куда мог…
В это время я был вторично ранен в руку и снова мне повезло - ранен я вновь был легко. В эту ночь был мой последний путь с генералом Ефремовым.
Больше я генерала не видел, но после узнал - в этот вечер и ночь генерал шел во главе колонны вслед за группой проводников и разведчиков и, что в этом бою он был тяжело ранен, а на следующее утро он застрелился, а перед этим сказал: кто останется жив, прошу передать, что я погиб как солдат.
…Немцы везли в товарных вагонах на запад военнопленных ефремовцев. Среди них, по словам Якимова, были: Якимов, Меркуль, Бороздых, Шинкарев, Мезенин, Запорожец…
Якимов резал дверь заранее припрятанным ножом, а потом засов на двери откинули и дверь открыли. Стали прыгать на ходу: Якимов, Меркуль, Бороздых, Шинкарев, Запорожец.
Мезенин и некоторые с ним не только не пытались убежать, но кричали: охрана, побег, побег.