33 армия. Воспоминания

…После наших неудачных попыток сходу взять Вязьму, части 329 сд в силу сложившихся обстоятельств были рассечены на 2 части: 895 ап со всей матчастью, госпитали и большинство тыловых подразделений остались на территории, занятой группой Ефремова, а стрелковые полки немцы оттеснили на юг, ближе к группе конников Белова и десантников, которой вскоре и были переподчинены.

Наша батарея стояла в деревне Лядное, откуда мы из 76-мм орудий обстреливали шоссе Вязьма - Юхнов. Прямо надо сказать, что силенок было у нас мало. Подвоз снарядов прекратился. С каждым днем все хуже и хуже становилось с питанием, да и откуда взять-то его было? Хорошо еще, что на краю деревни была старая молотилка. Собирали мы разбросанные по полям снопы ржи и сами обмолачивали их - хлебушек как никак.

В начале марта назначили меня, старшего сержанта, командиром взвода управления 4-й батареи, 2-го дивизиона нашего 895 артполка. Разведка, часть связи - были в моем распоряжении.

- Андрей Андреевич, извините, что перебиваю вас. Скажите, в Лядном только ваша часть стояла или были какие-либо подразделения из соседней 338 сд?

Нет, это я точно знаю. В деревне находились только бойцы нашего артполка и небольшая группа тыловиков, но тоже наши, из 329 сд.

20 марта немцы подошли вплотную к деревне и ихняя пехота при поддержке танков начала наступление. Ох и тяжело нам пришлось, но несколько атак врага мы подавили и даже смогли подбить 2 легких танка. К вечеру немцам вся эта музыка надоела, наступило затишье.

На следующий день с самогоутра немцы начали артобстрел, а потом снова пошли в атаку, теперь уже у них и танков было больше, и появились автоматчики. Первую атаку с грехом пополам отбили, а следующую атаку приняли, когда деревня горела. Немцы зажигательными снарядами запалили почти все дома. Снаряды кончились. Вокруг убитые и раненые наши бойцы, а немецкие автоматчики просочились в край деревни, слышен треск их автоматов.

Плотной пулеметной очередью ранило и меня. Пули пробили запястье руки и ногу. Оттащили меня в сторону и, не помню через сколько часов, перенесли в тыл, хотели отправить самолетом на Большую землю. Но самолеты шли переполненные такими же ребятами, как и я. Пришлось долгие дни коротать в госпитале, в деревне Науменки. В обстановке голода и холода раны мои не заживали. Вспомнить страшно все мучения, которые мне пришлось как и многим другим пережить.

Подошел день 13 апреля, когда вся наша группа войск должна была идти на выход из окружения. Нас, лежачих, поместили на повозки и двинулись мы вперед, к деревне Жолобово, справа от нас она осталась. Впереди стрельба, но что там делается, не знаем. Встал обоз. Кто-то из командиров распорядился выдать нам по 100 граммов вина и по куску только что зарезанных коров. Держали этих коров из-за молоко для тяжело раненых.

Стало ясно, что положение наше хуже быть не может. Мы и понимали, что с таким хвостом, с нашим обозом, не вырваться группе из окружения, а се равно на душе горько было. Бой удалялся, а мы, притихшие, ждали своей участи.

На рассвете вдали послышалось лязганье гусениц и рев моторов. Танки. Потом на наш участок обрушился артиллерийский и минометный огонь. Дикое ржание лошадей, разрывы снарядов и мин, треск ломающихся ветвей сосен, стоны раненых и умирающих огласили лес. Часа 2, а может и меньше (кто его засекал, время-то) творился этот ад. Затем все стихло и в жуткой тишине раздался усиленный громкоговорителем голос «Кто остался жив, выходите на поляну. Сопротивление бессмысленно. Сдавайтесь!».

Тяжко стало на душе. Никогда так близко плен, а с ним и сама смерть не подходили к моему разуму, как сейчас. До этого всякое было, но в горячке боя смерть не казалась такой уже страшной - в бою все по другому. А тут, сознавая собственное бессилие, вопрос о жизни и смерти навязчиво лез в голову. Опомнился я и начал соображать, что с минуты на минуту в лесу появятся немцы, а у меня в кармане партбилет - слишком хороший подарок для фашистов.

В санях лежала моя полевая сумка. В нее я пихнул партбилет и, с трудом перегнувшись через край саней, сунул сумку в снег, в кусты. Вовремя успел я это сделать.

Между деревьев замаячили фигуры немецких автоматчиков в белых маскхалатах. Шли они уверенно, по-хозяйски, зная, что от нас сопротивления ждать нечего. Приблизились немцы и к моим саням. Я в них один. Ездовой еще в самом начале обстрела мотнулся куда-то в сторону, пропал. Подходит ко мне офицер гитлеровский и с удивлением смотрит на мои мощи: худые, заросшие щетиной, с грязными бинтами. И я лежу, смотрю на него, а у самого сердце как кувалда стучит, наверное и немцу слышно.

Мне тот момент вечностью показался. Офицер снял руки с автомата, залез под маскхалат и достает пачку сигарет. Протягивает мне сигарету, другую себе в рот тычет. Чиркнул спичкой, мне огоньку поднес, сам задымил. Жадно я с делал первую затяжку, аж в голове кругом пошло, потом другую, третью. Хоть перед смертью, на прощанье, покоптить свои легкие. Немец постоял еще немного, крикнул что-то своим солдатам, и пошли они дальше, в глубь леса.

Минут через 20 конные немцы появились. Один из них наклонился и рявкнул по-немецки, а что я и сам не знаю. Потом с силой хлестнул меня палкой. Тут до меня дошло, вставать приказывает, а как встать-то, когда сил нет, да и раны не позволяют. После еще пары ударов и немцу стало понятно, что таким образом все равно не поднять меня с саней. Плюнул он, ругнулся по своему, по-немецки, и поскакал к своим.

Время тянулось в забытьи и мне было уже наплевать на то, что со мной будет дальше.

Где-то к вечеру, наверное, немецкие тыловики собрали нас, живых еще бойцов и повезли в Жолобово, потом в Вязьму.

Помню только, что по краям дороги лежали серые бугорки - тела наших бойцов-ефремовцев. Ох и много было, бугорков-то этих…

Вот и остался я до сих пор беспартийным. А, думается, виноват ли я в чем-нибудь? Наверное, нет. А, впрочем, помирать скоро пора. Теперь уж все равно.

Вот рядом со мной, в том лесу, была раненая медсестра. Она, когда начался артобстрел, поползла, думала добраться до своих, но тоже попала в плен, вся обмороженная. Немцы ей часть пальцев отрезали. Выжила она и сейчас живет, а вот ветераном войны не считается. Не сохранились документы нашего медсанбата, а показания нас, ветеранов, в счет не идут. Не смогли мы ей ничем помочь, жаль. Хорошая она женщина.